О списках в литературе рассказывает доктор филологических наук, заведующая кафедрой отечественной и зарубежной литературы Института филологии, журналистики и межкультурной коммуникации ЮФУ Ольга Джумайло.  

Сегодня список ассоциируется у многих с «хорошо упакованной», краткой и структурированной информацией, практичной и потребляемой быстро. Список – привычный инструмент и риторическая стратегия, используемая всеми, включая ИИ. Но, разумеется, списки существовали и в архаических культурах, были особенно востребованы в Средневековье (бесконечные суммы и энциклопедии, списки ангелов и демонов), а в эпоху Возрождения были «жовиальнее» самого Гаргантюа («о эти списки всевозможных игр, подвигов, подтирок, до сих пор смущающих читателей»).

«Списки особым образом размечают картину мира. Кто может устоять перед романтической иронией списков «Моби Дика» Германа Мелвилла и поэтических списков всего сущего американского Пушкина – Уолта Уитмена? Пожалуй, самые изощренные и не интеллигибельные списки породил авангард века XX и литература постмодернизма. Иными словами, списки в литературе – это как коллекции самых разных вин, что-то на продажу, что-то для грез и вдохновения, что-то для рассматривания этикеток», — рассказала Ольга Джумайло.

Есть увлекательная книга о списках — «Vertigo» — книга-конструктор историка культуры, философа, писателя и журналиста Умберто Эко. В ней настоящий книжник предлагает и свое видение смысла списков в культуре, и сами тексты как семиотические «машины для сборки». К слову, в домашней библиотеке Эко было 50 000 книг.

Есть ли какой-то принцип в перечислении? Список завершен или потенциально бесконечен? Среди писателей настойчивей всего задавал эти вопросы о списках и их правилах Хорхе Луис Борхес, констатируя в «Алефе»: «неразрешима главная проблема — перечисление, пусть неполное, бесконечного множества».

«Любопытно, что список у Борхеса бесконечен еще и потому, что в нем фантастическое и вымышленное для человека так же значимо, как и объективно существующее. В «Книге о вымышленных существах» есть пигмеи, дракон, Будды, эльфы, чеширский кот, китайская лисица, ламии, лемуры, сатиры, Баньши и т.д. Списки и каталоги — это открытые формы, которые могут вести в диаметрально противоположных направлениях. Так, Фуко писал о списках Борхеса как о «чудовищных», так как невозможным является не соседство вещей, но общая точка их соседствования». Так, список будто провозглашает порядок, но литераторы нередко его профанируют», — добавила Ольга Джумайло.

Есть и другие вопросы. Стремится ли список к всеобъемлющему, энциклопедическому охвату или, скорее, к выборочности и исключению? Упорядочивает ли список набор данных или, наоборот, делает его прерывистым и фрагментированным? В чем разница списка и каталога, описи, реестра, архива, коллекции, ассамбляжа, нонселекции, предписания, инструкции, рейтинга, опции «все включено» и постмодернистского «все идет»?

Перечисления могут быть маркером «достоверности» рассказа, практической сметки персонажа, путеводителем по его ценностям. В первом современном английском романе (так считают англичане), «Робинзоне Крузо» Даниэля Дефо, всем известный герой составляет бесконечные перечни, делающие этот текст похожим на «инструкцию по выживанию». Кстати, многие относились к роману как к были.

«Но здесь важно и другое, — приоритетность в списке. С корабля предприимчивый Робинзон вывозит все самое ценное: в длинном списке есть и ружья, и плотницкие инструменты, и несколько компасов, карт, книг по навигации. Только позже и отдельно говорится о трех Библиях в хороших переплетах, собаке и двух кошках, практическую бесполезность которых от позже комментирует. Список здесь говорит об этосе эпохи и homo economicus. Даже добро и зло в размышлениях Робинзона заносятся в два столбца как дебет и кредит», — объяснила Ольга Джумайло.

Списки нередко отсылают к другим спискам. Вот Джей Гэтсби, герой романа Ф.С. Фицджеральда, составляет распорядок дня как список —  это пародийная отсылка к системе самодисциплины, о которой великий Бенджамин Франклин писал в своей автобиографии, полной разнообразных списков. Еще один повод поговорить о том, почему Гэтсби назван великим.  

Нет единого правила и стандартных «лайфхаков», которыми пестрит такая литература. Нередко списки могут стать спасительным «якорем» для персонажа, переживающего экзистенциальный кризис, они будто провозглашают его бытие и ничто, пронзительно «кричат» об одиночестве, но позволяют конструировать нечто условно устойчивое из банальных вещей, как из детских кубиков. Разнообразные списки составляет герой романа популярного норвежского писателя Эрленда Лу «Наивно. Супер». Кажется, что роман наполовину состоит из разных перечней – в них нередко мелькает детская игрушка – доска-колотилка фирмы «Брио», которая помогает герою чувствовать радость простого удара и гарантированного восторга результативности. 

«Невероятно сложные списки и разного рода интермедиальные включения, организованные как списки-коллекции, вы найдете в гениальном романе В.Г. Зебальда «Аустерлиц», главный герой которого историк архитектуры, живое воплощение «постпамяти», руинированного сознания. Но роман оказывается больше, чем исповедью неукорененного героя – вся послевоенная Европа вдруг оказывается такими метафорическими руинами цивилизационных смыслов, из которых невозможно ни воссоздать целое, ни даже вспомнить его», — подчеркнула Ольга Джумайло.

В повседневной жизни, разумеется, можно считать составление списков своего рода мнемотехникой. Так и в средневековье запоминали важную информацию, например, в риторике это энумерация и другие приемы. Но встречаются и самые неожиданные эффективные синестетические ассоциации, звуковые или пространственные конъюнкции и дизъюнкции.

Подобно нотам в партитурах возникают коллекции «запахов» и «зловоний» в сознании Гренуя, героя романа Патрика Зюскинда «Парфюмер». Вспоминается и монашеская шутка, известная как Вечеря Киприана (приписывают Святому Киприану, III в. н.э.). В ней все библейские персонажи изображены за самыми неподобающими делами во время праздника, возможно, чтобы помочь монахам запомнить определенные эпизоды из Библии. Эко намеренно включает эпизод с этой шуткой в свой роман «Имя розы», чтобы поиграть с современным читателем, в сознании которого хаотичный набор образов будет вызывать скорее ассоциации, провоцирующие фрейдистский психоанализ.  

«А в нашу всё более аффектированную эпоху списки вещей – это нередко «анамнезис» о потерянном рае. Как там у Жоржа Перека? «Я помню пластиковые пакеты на окнах в студенческих общежитиях». Ностальгическое припоминание, сличение «списков», связанных с прошлым и нынешним «я», весьма текучих, разрушающих всякую смысловую иерархию, захватило поэтов», — поделилась Ольга Джумайло.

И многие сегодня согласятся с битником Аланом Гинзбергом и создадут свой список как поэтический перфоманс:

Я пишу стихи потому, что ум мой противоречит себе — вот он в Нью-Йорке, через минуту - в Динарских Альпах.
Я пишу стихи потому, что в моей голове 10 000 мыслей.
Я пишу стихи потому, что нет ни «потому», ни «почему».
Я пишу стихи потому, что они лучший способ высказать все на свете за 6 минут жизни».

Все зависит от целеполагания автора, аксиологии его текста. Он может характеризовать героя, к примеру, мистера Домби из романа Диккенса «Домби и сын», который у постели умирающей супруги, будто составляет список преимуществ, которые принес ей брак с ним, с завершающим его резюме о ее безоговорочном счастье. Список здесь красноречиво замещает отсутствие диалога.

Список может говорить о миропонимании в целом. Грандиозные списки вещей, ненужных подарков, милых безделиц, личных предметов, смысл которых понятен только их владельцам, может говорить о самом разном – об отчаянном одиночестве и о желании поставить заслон между собой и миром, о воспоминаниях и социальных амбициях, о причудах воображения и скудной меблировке интеллекта.  Это может быть перечень всего, что лежит в ящике кухонного стола Леопольда Блума из «Улисса» Джеймса Джойса, или на письменном столе Слотропа, героя «Радуги земного притяжения» Томаса Пинчона.

«Подробные перечни и списки вы найдете и в масштабном романе «Поправки» классика современной американской литературы Джонатана Франзена, которого нередко (и заслуженно) называют американским Толстым. Каждая вещь в этих неимоверных списках того, что принадлежит типичным американцам со Среднего Запада, подобна обломку никогда не существовавшей «идеальной семьи»: это и демонстрация их достатка, и коллекция сокровенных воспоминаний, и ностальгическое напоминание о былых мечтах. И да, корейские ножи для стейка – не о деструктивности, для кого-то — это часть грезы о лучшем барбекю для всей семьи», — рассказала Ольга Джумайло.

А вот у эстетов с их позицией искусства для искусства, аксиология иная. Списки коллекционных диковин и сокровищ в романах Гюисманса или Уайльда (все помнят 11 главу «Портрета Дориана Грея», почти целиком состоящую из описания коллекций драгоценных камней, тканей, ковров, музыкальных инструментов, легенд) — это провозглашение права на самодостаточность красоты как таковой.

Немало таких романов, где список – это знакомый всем «рекламный» каталог. Любимый из них – весьма остроумная и до сих пор современная книга Джулиана Барнса «Англия. Англия». В ней на острове Уайт группа пиарщиков создает тематический парк, но перед этим проводит опрос иностранцев, позволяющий выяснить наиболее распространенные культурные стереотипы об Англии, которые вызовут восторг узнавания у плохо образованных туристов. Сатирическая стилизация под популярные медийные «10 ..., которые стоит ...» с фиксацией на «лучшем предложении», сочетается у Барнса с горькой критикой редукционизма знания и триумфа ризомы, постмодернистского «все идет».

В списки всего «самого наианглийского» попали: Королевская семья. Биг Бен. Футбольный клуб «Манчестер Юнатед». Снобизм. Шекспир. Чай  / Чай со сливками. Пудинг. Оксфорд / Кэмбридж. «Хэрродз». Порка. «Алиса в Стране Чудес». Пиво / Теплое пиво. Пессимизм / Нытье. Лицемерие. Садоводство. Ненадежность / «Коварный Альбион» и др.  

«Этот список – каркас будущего бизнес-плана с перспективными инвестициями в «национальную идентичность» при условии ее превращения в спектакль. Можно вспомнить о «воображаемых сообществах» Гирца, «коллекциях» Бодрийяра, «диспозитиве» Делеза, об эмотивах и обществе спектакля, эхокамере, репликах и симулякрах, конструируемом нарративе памяти, каннибализации культурного наследия и т.д. и т.п. К слову, писатель-интеллектуал когда-то работал в оксфордском издательстве словарей. Словари – разве не списки дефиниций?», — рассуждает Ольга Джумайло.

Список может быть коротким, но, как у Хемингуэя, таящим в себе подводную часть айсберга. Таков ультракороткий список личных вещей, который был прикреплен скотчем к дверце шкафа Джоан Дидион в те годы, когда она работала репортером. В нем плед, так как в мотелях не выключают кондиционер.

«В списках интригует непредсказуемость интерпретации, иногда восхитительная свобода отказа от нее в авангардном искусстве, изобретательность и вербальная виртуозность, игра с формой, все то, что противоположно спискам как рейтингам, чартам, топ спискам и т.д. и т.п. Если каталог, то пусть это будет список «диковин», архив «кунсткамеры» чьего-то восхитительного мозга. Как забыть самый знаменитый список в литературе? «Сей длинный выводок, сей поезд журавлиный»? А вы, читатель, помните?», — подытожила Ольга Джумайло.

Ред: Алексей Романенко